Фаберже - о Филателии

В Книге О.А.Фаберже "Блестки", изданной на русском языке в 1994 году, есть несколько глав о филателии. Приводим их здесь.

Глава одиннадцатая

ВЕНСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ВЫСТАВКА ПОЧТОВЫХ МАРОК (ВИПА-ЗЗ)

Вскоре после нашего приезда в Финляндию, в 1927 году отец вернулся к своему основному хобби — филателии. Он восстановил контакты с финскими коллекционерами, которые ввели его в Филателистический союз Гельсингфорса. Там он познакомился с другими коллекционерами и с некоторыми торговцами марок. Когда постепенно стало известно, какие сокровища были в кол-лекции отца, его начали упрашивать хоть что-нибудь выставить на первой в стране выставке марок, которая должна была открыться в Констхаллен[1]10 ноября 1928 года. Отец, занятый устройством будущего своей семьи, сопротивлялся до последнего, но в конце концов, под все усиливающимся давлением, ему пришлось уступить и пообещать показать филателистическому миру хотя бы то, чего здесь раньше не видели. Итак, отец обещал участвовать в выставке, но вне конкурса. В результате выставленная отцом коллекция стала сенсацией, и ничем иным быть не могла.

В опубликованном в газете «Хювюдсталсбладет» от 16 ноября 1928 года отчете о выставке говорилось: «Из выставлявшихся вне конкурса филателистов конкурсное жюри отмечает прежде всего г-на Фаберже, из Гельсингфорса (стенды 48—59), чье чрезвычайно богатое собрание почтовых знаков и марок Финляндии вызвало редкое и вполне заслуженное внимание в связи с показанными на выставке ни с чем не сравнимыми и частично ранее неизвестными раритетами».

Я упоминаю этот эпизод только потому, что эта выставка стала прелюдией к участию отца в Венской международной выставке почтовых марок — ВИПА-33, кото-рая, в свою очередь, положила начало событиям, продолжавшимся семь лет и закончившимся в 1940 году тем, что мы уехали с острова Бренд.

В 1931 году мой отец оказался втянутым в очень неприятную историю, сильно подействовавшую ему на нервы. Члены Филателистического союза заметили, что в Гельсингфорсе появились финские марки со специальными гашениями, сделанными на пароходах, но оттиски штемпелей на этих марках были подделаны. Члены Филателистического союза стали следить за ними, и вскоре выяснилось, причем с наличием доказательств, что их подделывал и сбывал почетный член союза Рикард Гранберг! Однако Гранберга защищал председатель союза, и несмотря на стопроцентное разоблачение и на то, что большинство членов союза проголосовало за исключение Гранберга, его все-таки не исключили. Это стало явным перебором. Значительное число возмущенных коллекционеров вышло из союза и 4 декабря 1933 года основало Финский филателистический союз (ФФС). За три месяца число его членов с 47 увеличилось до 80 —главным образом за счет филателистов, вышедших из Филателистического союза в Гельсингфор-се. Все это время отец непримиримо боролся с жульни­чеством и несправедливостью и оказался в самом центре этих событий. Впоследствии он сделал несколько эскизов эмблемы союза.

В 1930 году отец побывал на филателистической выставке ИПОСТА в Берлине, где увидел, насколько бедно, даже на такой международной выставке, были представ-лены страны, составляющие его специализацию — Финляндия и Россия. После этого тем, кто занимался организацией выставок за границей, уже не составляло особого труда уговорить его.

Мой отец полностью отдавал себе отчет в том, что его коллекция уникальна, и что, если рассеять ее по всему свету, собрать ее потом воедино уже никогда не удастся — теперь мы знаем, насколько он был прав; поэтому он не хотел дробить свою коллекцию. Отец был уверен, что со временем ему удастся найти богатого человека, который захочет купить его собрание целиком, чтобы подарить его впоследствии какому-нибудь большому музею. Готовилась очередная крупная международная выставка — на этот раз в Австрии. Венская международная выставка почтовых марок (ВИПА) должна была открыться в Иванов день 1933 года. На ней отец хотел показать отдельные разделы своей коллекции — с тем, чтобы они попали на глаза потенциальному покупателю, готовому подарить коллекцию музею.

Антти Хакцелл, или Андрей Матвеевич, как мы его называли, сразу же после того, как мы приехали в Финляндию, дал отцу хороший совет:

— Агафон Карлович, вы должны при первой же возможности и как можно скорее продать вашу коллекцию марок, лучше всего на международном аукционе. Тогда у вас сразу появится приличный капитал, который, если вы его правильно поместите, обеспечит вам полную материальную независимость на всю жизнь. Для начала вы смогли бы снять подходящую квартиру в хорошем спокойном районе, жить там со всей вашей семьей и спокойно подыскать себе дом, который отвечал бы вашим запросам.

К этому здравому и практическому совету Антти Хацкелл вернулся еще раз на ВИПА-33, но и на этот раз услышан не был. Мой отец был полон решимости не трогать основное собрание до тех пор, пока ему не найдется место в большом музее. Желание это было нереалистичным, но решение отца было непоколебимо и яви-лось причиной всех экономических трудностей, поразивших затем нашу семью и походя поглотивших уникальную коллекцию, которую отец, идя на огромные жертвы, так упрямо пытался сохранить для филателистов будущего.

Подготовка к ВИПА-33: отбор марок, их размещение на специально заказанных листах и составление пояснительных текстов — все это требовало определенного времени. Пока велась соответствующая работа, отец начал зондировать почву относительно страхования предназначенных к выставке марок. Те суммы, которые называли разные страховые компании, заставили отца отка­заться от самой мысли застраховать свои марки. Я не помню, кому пришла в голову мысль отвезти марки в Вену на собственном автомобиле — то есть под личным наблюдением — но идея нам очень понравилась. Юколе пришлось выступить в роли эксперта и заняться поис­ками подходящего транспортного средства — оно должно было быть достаточно просторным, чтобы вмес­тить не только нас четверых и наш личный багаж, но и объемный чемодан с марками.

У Юколы ушло совсем немного времени, чтобы найти нужную нам машину, это был лимузин на семь человек, сегодня почти забытой марки «Хупмобиль».

В Берлине мы сделали непродолжительную оста­новку. Мы снова встретились с дядей Шурой, который поделился с нами тревожными подробностями о собы­тиях, происходивших в политической жизни Германии. ....

Основные же события тем временем разворачивались на выставке. Как мы того и ожидали, выставленные отцом марки произвели в филателистическом мире сен­сацию мирового уровня. Экспозиция «Россия», «Рус­ский Левант», «Русская земская почта», «Царство Польс­кое» и «Великое княжество Финляндское» содержали множество таких марок, о существовании которых до выставки совершенно ничего не было известно. Не­сколько выдающихся экспертов, среди них Эмилио Дие­на из Италии и Нильс Странделль из Швеции пришли к моему отцу с упреком, что он выставлялся вне кон­курса.

— Если бы вы участвовали в конкурсе, Гран-При был бы вам обеспечен,— говорили они.

Другие держали при себе свои мысли по этому поводу. Представлявший Великобританию член жюри, сам коллекционер марок России и русской земской почты, позднее в своем обзоре выставки в журнале «Лондонский филателист» написал о моем отце следую­щее:

«... здесь были редчайшие марки русской земской почты. Ему удалось собрать почти все раритеты земской почты, а слияние многих приобретенных им коллекций, включая коллекцию Феррари, делает для него возмож­ным во многих случаях показать три из четырех, или четыре из пяти известных экземпляров, что, разумеется, не может не вызывать чрезвычайное раздражение у всех тех, кто пытается собирать эти серии... (курсив ав­тора).

Отнюдь не исключено, что развитию событий, кото­рые начались перед нашим отъездом из Вены, в значи­тельной степени способствовали именно те чувства, которые скрывались за этой формулировкой. То, что одним из двух основных действующих лиц был именно автор обзора, является достоверным фактом. Второй участник был его другом и членом того же жюри... К тому, о чем эти два англичанина договорились с моим отцом — в той степени, в которой мне это известно — а также к последствиям этой договоренности — я вернусь в главе «Покажи мизинец, а черт тебе всю руку отхва­тит».

Во время нашего пребывания в Вене мы постоянно ощущали напряжение, существовавшее тогда в отноше­ниях между нацистской Германией и Австрией. Из Гер­мании, например, на выставку приехало всего пятьдесят человек, в то время как ожидалось 5 тысяч. Нацистская Германия весьма эффективно саботировала выставку, издав декрет о том, что для поездки в Австрию в пас­порте необходимо поставить немецкую визу. А стоила такая виза 1000 марок! Почувствовав «свежий» ветер, австрийские нацисты по примеру своих германских соб­ратьев начали устраивать скандалы и ссоры при любом удобном случае. И хотя мы тогда этого еще не предпо­лагали, австрийская трагедия уже началась.

Когда выставка закончилась, нам пора было подумать о возвращении домой. Приведенный ниже случай, про­изошедший за несколько дней до запланированного нами отъезда, показывает, насколько нестабильной была в то время обстановка в Австрии и насколько неуве­ренно чувствовала себя пресса в свете развития событий в Германии. Утренняя газета опубликовала сенсацион­ную новость; к сожалению, сейчас я уже не помню под­робностей той сбивающей с толку статьи, но заголовок, набранный крупным шрифтом через всю первую полосу, и сегодня стоит у меня перед глазами:

«Геринг и Геббельс арестовали Гитлера»

Разумный представитель современного общества по­считает, вероятно, что смешно придавать какое-либо значение таким сенсационным заголовкам, но полити­ческие события в Германии уже произошедшие в том году, научили нас, что в стране, где большинство членов парламента сами выскочили из своих седел, и где канц­лер государства не считает нужным держать данное им слово, возможны любые неожиданности. Поскольку наше путешествие домой было спланировано через Бер­лин, отца эта статья очень обеспокоила, и он отправил своему старому другу Александру Плейту телеграмму следующего содержания:

«Что если Олег приедет в четверг?» Оба знали, о чем идет речь, и в тот же день вечером пришел успокоив­ший нас ответ.

«С радостью примем Олега в четверг».

Это значило, что мы могли выезжать в Берлин. Позже никто не мог объяснить, откуда взялась эта газетная утка, но время было такое, что возможно было все, что угодно, и лучше было перестраховаться, чем проявить недостаточную осторожность. Мои родители, пережив­шие бурные события революции, не хотели снова ока­заться в подобной ситуации. Ведь стал же мир всего год спустя свидетелем кровавой расправы Гитлера, учинен­ной им над своим дружком Ремом и его отрядами СА.

Когда мы приехали в Берлин, дядя Шура попросил нас задержаться на один день — он хотел показать нам, как он выразился, «спектакль», и мы остались. Спектакль начался на окраине города в Трептове на берегу неболь­шой реки Шпрее. Мы пришли туда в сумерках и уви­дели, что множество людей собралось на берегу. В мно­гочисленных киосках продавали лакомства, фрукты, кофе, табак, прохладительные напитки и, конечно же, пиво. На середине реки на равном расстоянии друг от друга стояло на якоре несколько больших темных барж. Повсюду царил дух ожидания. Люди группами или семьями ходили по дорожкам, негромко разговаривая, и даже дети не слишком шумели. Я подошел к дяде Шуре и спросил:

— А зачем мы пришли сюда? И чего ждем?

Он улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу:

— Еще немного терпения, и ты все увидишь!

Сумерки все сгущались, и баржи на реке уже каза­лись темными призраками. Дядя Шура взглянул на часы и повернулся ко мне:

— Приготовься, сейчас начнется!

Не успел он произнести последнее слово, как нам показалось, что вся река сплошной дымовой стеной стала подниматься в небо. В следующее мгновение тишина взорвалась оглушительным грохотом и сотни ракет раскололи темно-синее небо. За одной ракетой ввысь взмывала другая, третья, потом еще и еще, каза­лось, им нет конца. Грохот не стихал ни на секунду и перекрывал все остальные звуки. Пока звезды разных цветов заполняли небо, со всех барж одновременно взмывали бесчисленные огненные солнца, и множество дымящихся бенгальских огней придавало фейерверку фантастическое и какое-то потустороннее обрамление. Я не решаюсь сказать, сколько все это длилось —мне казалось, что целую вечность. Постепенно все стихло. Только бенгальские огни продолжали освещать место действия, но вскоре один за другим погасли и они. На берегу воцарилась казавшаяся странной тишина, и над нами медленно ползли вперед густые облака черного порохового дыма, словно над полем битвы. Постепенно послышались голоса, люди заговорили сначала тихо и робко, потом все громче и веселее. Предварительно раз­вешанные электрические лампочки теперь зажглись и осветили дорогу возвращающимся домой людям. Я стал богаче еще на одно впечатление.

Глава четырнадцатая

«ПОКАЖИ МИЗИНЕЦ, А ЧЕРТ ТЕБЕ ВСЮ РУКУ ОТХВАТИТ»

Когда мой отец, прожив десять лет под гнетом комму­нистической диктатуры, очутился, наконец, в свободном мире, он хотел как можно скорее начать достойное чело­века существование на том уровне, который отвечал его привычкам и образу жизни. Однако, если человек про­ведет в угнетающей темноте слишком долгое время и потом вдруг попадет на вселяющий надежду теплый солнечный свет, очень часто бывает, что в погоне за счастьем он слишком спешит или легко переходит к крайностям.

Вместо того, чтобы с самого начала продать свои наиболее редкие марки и другие ценные вещи и создать таким образом надежный капитал, который, в свою оче­редь, смог бы постепенно обеспечить и все остальное, мой отец, к сожалению, начал не с того конца. Конечно, продав второстепенную часть своей коллекции, он мог первое время оплачивать наше пребывание в Финлян­дии и даже купить дом на острове Бренд. Но впослед­ствии ему пришлось занимать деньги у друзей и зало­жить остальные марки. Этот роковой шаг, предприня­тый им в связи с покупкой дома и со временем все более подрывавший его финансы, повлек за собой цепную реакцию — получение ссуды и предоставление в залог недвижимого имущества; от этих долговых обязательств он так и не смог избавиться до самой смерти. Вне вся­кого сомнения, напряжение, которому подвергало отца наше неустойчивое материальное положение, пошат­нуло его здоровье и в итоге привело к преждевременной смерти.

Суммы, с которыми приходилось иметь дело отцу, были отнюдь не маленькими. Помимо непосредственных расходов, связанных с нашим проживанием в семнадца-тикомнатном доме, были еще и необоснованно высокие сборы, которыми обложили отца налоговые власти острова Бренд. Кроме того, помимо незаменимого Юколы, в ведомости на выдачу зарплаты появились также кухарка и горничная, а заодно и два или три каменщика, которые вели непрерывные работы по обу­стройству нашего участка. Сюда же относились и слу­чайные расходы — например, гонорары художнику, ко­торый в старом боярском стиле расписал потолок в ком­нате для отдыха мамы на третьем этаже, и молодому фи­лателисту, который компоновал из марок отца экспози­ции, затем выставлявшиеся на Международной выс­тавке почтовых марок «ВИПА-33». Все эти атраты, иногда необходимые, а часто и не слишком необходи­мые, значительно перегружали статью расходов.

И без особых объяснений понятно, что пруд, из кото­рого вытекал этот бурный поток, не был неиссякаемым, и что поставить запруду было бы значительно проще, чем постоянно наполнять его. Все это очень напоминало сегодняшнюю финансовую и налоговую политику Фин­ляндии: снижение расходов не рассматривается как необходимая мера, и вместо того, чтобы на чем-то сэко­номить, у нас постоянно ищут дополнительных доходов. К сожалению, отец обладал уводившим от реальности качеством — закрывать глаза на неприятности и не поз­волять им оказывать какое-либо влияние на будничную жизнь, по крайней мере с внешней стороны. Когда он предполагал, что в письме могут содержаться неприят­ные известия или счет на большую сумму, который он не смог бы сразу же оплатить, он просто не вскрывал такое письмо! После его смерти я уже сам вскрывал подобные письма, некоторые из них были датированы 1930 годом! Но во всех критических ситуациях отец всегда сохранял способность хорошо и крепко спать и никогда не стра­дал от бессонницы, а если он ощущал потребность во сне, то всегда мог пойти и поспать именно столько, сколько ему было необходимо. Несмотря на предприни­маемые им меры, в конце концов отец утратил возмож­ность контролировать положение — долги накапливались и вскоре поглотили его с головой.

Наделенный различными творческими способностя­ми и одаренный живой и разносторонней фантазией, отец был неспособен вникать в грубую прозу будней. Часто он был беспомощен перед юридическими и фи­нансовыми вопросами и в то же время не желал слушать грамотных советов друзей. Он все хотел решать сам и обращался к разным адвокатам, которые за высокие го­норары «решали» его финансовые проблемы в пользу собственных карманов.

Первым из них был некий Теодор Брюн, контора ко­торого находилась на втором этаже дома на углу Сёдра Эспланаден и Фабиангатан. Когда стало известно о его растратах, мы заявили в полицию и получили ордер на его арест с предписанием о невыезде за пределы страны. Но, как оказалось, похищенных им денег хва­тило не только на то, чтобы впоследствии обеспечить ему беззаботное существование в Аргентине, но и на то, чтобы нажать на все необходимые рычаги, для того, чтобы власти закрыли глаза на отъезд преступника из страны.

После этой истории наши адвокаты сменяли друг друга в довольно-таки бодром темпе — они чуть ли не выстраивались в очередь, чтобы постараться исправить упущения предшественника и одновременно обеспе­чить себе кусок сладкого пирога. Так как отец не осо­бенно распространялся о своих делах, те сведения, что я смог собрать, к сожалению, очень фрагментарны. Глав­ным талантом всех этих профессиональных крючкотво­ров была способность составлять длинные, хорошо дета­лизированные счета, где указывались все их бесчислен­ные и чрезвычайно дорогие услуги, которые никогда не давали какого-либо ощутимого результата. Другой об­щей чертой было упорное нежелание предпринимать ка­кие-либо меры против своего преступного коллеги. Сре­ди многих упоминавшихся тогда имен я помню некого профессора Германа Фридмана, который, как ожида­лось, сможет справиться с Брюном. Затем в течение дол­гого времени на первых ролях Адвокатского бюро Гель­сингфорса был некий стряпчий Лахонен.

Непоколебимое решение отца не трогать свою основ­ную коллекцию до тех пор, пока она не будет целиком куплена и затем подарена в какой-нибудь большой музей, а также его слепая вера в то, что это произойдет в ближайшем будущем, заставляло его из года в год — лю­быми средствами — удерживаться от разорения коллек­ции в ожидании того, что со дня на день желанный вы­ход освободит его от всех материальных проблем. А тем временем адвокаты радовались, что нашли человека, ко­торый в ответ на их туманные обещания позволял себя доить.

Я уже упоминал, что на Международной венской выставке произошло некое значительное событие. Уви­дев, какие уникальные сокровища входят в коллекцию отца, два английских филателиста, о которых я также говорил, предложили предоставить отцу значительный заем под его коллекцию, которая, соответственно, должна была храниться в Лондоне. Таким образом, когда мы приехали домой из Вены, марки отца в Фин­ляндию уже не вернулись. На ВИПА все вместе они были представлены в последний раз. Затем они стали объектом спекуляций, которые рассеяли их по всему миру.

После того, как коллекция была отправлена в Лон­дон, наша жизнь на острове Бренд с финансовой точки зрения приобрела некоторую стабильность. Мы смогли выплатить кое-какие ранее взятые займы, вновь велись строительные работы на участке, оживилась светская жизнь. Единственно, что омрачало наше довольно-таки идиллическое существование, были высокие проценты по лондонскому займу и нацистские веяния, о которых я рассказал в главе о школе. Каждый год мы с нетерпе­нием ждали лета, чтобы отправиться на остров Пёртё, и жизнь наша в общем и целом текла приятно и без особых волнений. Когда сегодня мы с Эдгаром вспоминаем те предвоенные годы —вторую половину 30-х —мы едино­душны во мнении, что это была самая счастливая пора нашей жизни.

Я не знаю, на каких условиях был предоставлен лон­донский заем, но сразу же после того, как война затруд­нила, а вскоре сделала и вовсе невозможной связь через границы, заем нужно было возвращать. Безрезультатные попытки собрать сумму, необходимую для выплаты займа, делались, в том числе, и с помощью людей, ездив­ших за границу — с ними отправлялись ценные вещи, которые они должны были там продать. То, что в этой связи людям, которые оказались недостойны доверия отца, препоручались чрезвычайно дорогие вещи, гово­рит о том, как легко было его обмануть и как отчаянно он пытался спасти свою основную коллекцию. Этой дорогой ушли четыре скрипки отца во главе со скрип­кой Гварнери и мамино большое жемчужное ожерелье, жемчужины которого были размером с горошину. Из всех ценностей, таким образом уплывших из нашего дома, я больше всего жалею о восьми фигурках Фаберже, представлявших русские типажи. Они долгое время стояли на бюро в розовой гостиной, и я помню их очень хорошо: боярин, кучер, полицейский, солдат на посту, лесник, проверяющий, остро ли заточен у него топор, дворник в переднике и с метлой, возвращаю­щаяся из бани женщина, несущая веник, и, наконец, луч­шая из всех фигурка — пьяный танцующий крестьянин Они исчезли навсегда —так же, как и некий господин Марчук, которому доверили эти уникальные фигурки, чтобы он продал их в Америке ради спасения коллек­ции. Единственное, что мы услышали о нем после вой­ны, это то, что в Нью-Йорке он открыл свой собствен­ный антикварный магазин!

Уже объявленные в Лондоне аукционы марок откла­дывались, очевидно, в ожидании денег из Америки, но когда оттуда ничего не поступило, коллекция отца пошла с молотка. За исключением нескольких человек, которые смогли попасть в Англию несмотря на войну, все покупатели были англичанами. Ценнейшие марки уходили по стартовой цене, и не по одной, а блоками. Самым интересным было то, что английский дворянин, который в своем обзоре «ВИПА-33» злился, что у отца было слишком много раритетов русской земской почты, теперь приобрел некоторые из них за сущий бесценок!

Так мой отец остался без своей коллекции и без довольно-таки ценной части остального нашего иму­щества, утраченной в бесплодных попытках спасти марки. К этому времени и наш дом, и его антикварная обстановка были заложены и спасти их никакой возмож­ности не было. В течение Зимней войны мы пока еще жили в доме, но весной 1940 года нам пришлось уехать с острова Бренд. После продажи дома распорядители имущества хранили антикварную мебель на сыром складе и те, кто ее там видел, рассказывали, что перла­мутровая инкрустация китайских шкафов черного дерева частично вывалилась уже тогда...

Если попытаться найти во всех этих событиях хоть какой-то положительный момент, то мы могли бы радо­ваться, что избежали принудительного подселения, которое очень скоро бы стало для нас реальностью. Гос­пода из муниципалитета почему-то всегда нас недолюб­ливали и, наверняка, проявили бы чрезвычайное усер­дие, чтобы наполнить наш трехэтажный дом как можно менее подходящими квартирантами. Мы всего этого избежали. На некоторое время в доме остался лишь Юкола.

В связи со всей этой длинной историей множество вопросов осталось без ответа и по сей день. Но и через много лет после описанных событий эта тема оставалась для отца очень болезненной, и поэтому я никогда ни о чем его не спрашивал —и, думаю, поступал правильно.

Глава восемнадцатая И ВСЕ ЖЕ ФИЛАТЕЛИЯ

В детстве я несколько раз позволял проявиться уме­ренному желанию собирать марки. Для меня это было не всепоглощающей и не знающей преград страстью, а ско­рее живущей в большинстве мальчишеских душ потреб­ностью собирать вообще, которой надо было дать выход. Казалось бы, что мне, чей отец был филателистом миро­вого уровня, наиболее естественным было бы направить свою потребность на коллекционирование марок. Одна­ко, у отца было совсем другое мнение. Он начал соби­рать марки уже в девятилетнем возрасте и с тех пор успел приобрести тот значительный опыт, без которого не может быть настоящего филателиста.

Живя в России, отец собирал многие интересные предметы и помимо марок, и стал, таким образом, выдающимся специалистом в разных областях коллек­ционирования. Здесь его интересы лежали в разных сфе­рах — он собирал драгоценные камни, иконы, ковры, гобелены, картины, гравюры, фарфор, часы, табакерки, серебро, медали и многое другое. Особый интерес он испытывал ко всему, имеющему отношение к Востоку. В его коллекцию будд входило более 300 фигурок, при­чем самый маленький будда был выточен из рисинки и находился в футляре, сделанном из кожицы этой рисин­ки и открывавшемся на шарнире! Коллекция цуб (Цуба — наиболее примечательная в декоративномотношении деталь японского боевого меча; предназначена для прикрытия руки и соответствует европейской гарде. Цубы, обычно имеющие вид круг­лой или овальной пластины с узкими прорезями в центре, с XIII века украшались в технике ажурной резьбы, насечки, инкрустации)    сос­тояла из более чем 600 экземпляров, не намного от нее отставала и коллекция нэцке (Нэцке — предмет украшения традиционного японского кос­тюма, представляющий выточенный из кости, камня или дерева фигурный брелок, к которому прикреплялись различные мелкие пред­меты бытового обихода). Китайская бронза и вазы тоже относились к предметам, которые он очень любил. Неудивительно, что его дом в Левашове искусствоведы называли «маленьким Эрмитажем»! Большую часть сокровищ отца украли большевики, причем некоторые вещи появлялись впоследствии на аукционах за грани­цей, в то время, как очень многое было просто-напросто уничтожено, когда грабили дом. Такое явление может и повториться, если к власти придут малокультурные полууголовные элементы.

Поскольку тяга к коллекционированию передалась мне по наследству, я не мог ничего не собирать и первой моей настоящей коллекцией стала коллекция этикеток от спичечных коробков. Но если речь заходила о мар­ках, отец обычно говорил:

— Никогда не начинай собирать марки, сынок! Это как бездонное болото, которое со страшной силой заса­сывает тебя — из пего ты уже не выберешься никогда!

Насколько он оказался прав, я убедился лишь позд­нее. Чтобы отвлечь мое внимание от марок, отец купил и подарил мне хорошую коллекцию финских монет — с тем, чтобы я продолжал собирать их и дальше. В то время нумизматикой увлекалось не очень много людей, и цены, соответственно, были не слишком высоки. Но когда стал приближаться 1964 год, все вдруг вспомнили, что марке и пенни исполняется 100 лет и началась на­стоящая охота за банкнотами и монетами прошлых лет. Сразу же каждый уважающий себя банк захотел иметь коллекцию монет, в погоне за коллекционным материа­лом наперегонки устремились нумизматы и торговцы монетами, и цены со скоростью ракеты вознеслись под небеса и скрылись за облаками. Возник и на долгие годы завоевал прочные позиции нумизматический рынок. По­скольку к этому времени я давно уже перестал активно собирать монеты и практически никакой радости от своей статичной коллекции не получал, я решил вос­пользоваться хорошей конъюнктурой и продать то, что успел собрать. За наиболее редкие монеты я получил просто фантастические суммы. В качестве любопытного примера могу упомянуть, что на деньги, которые мне заплатили за монету номиналом в 50 пенни, я смог купить отличный катер с мощным двигателем и множе­ством дополнительных приспособлений. Когда меня спрашивают, сколько стоит мой катер и в ответ слышат: «50 пенни», все почему-то думают, что я их разыгрываю.

Но позвольте мне вернуться к филателии. Ко времени смерти отца, основные его коллекции давно уже пере­шли в чужие руки, но многое из того, что у него еще оставалось, в глазах обычных коллекционеров выгляде­ло необычайно привлекательным и заслуживающим не­посредственного внимания. За одну ночь я оказался вла­дельцем множества марок и конвертов, не обладая при этом необходимыми знаниями. В течение большой части своей предшествующей жизни я полагал, что одного филателиста в семье более чем достаточно, отец также никоим образом не поощрял мое коллекционирование марок и уж совершенно не стремился видеть во мне филателиста. Для непосвященных я хотел бы опреде­лить здесь слово «филателист», которое зачастую упо­требляется совершенно неправильно. Школьник или тетя Эмма, у которых есть альбом с марками и которые регулярно вклеивают в него каждую только что выпу­щенную марку, отнюдь не являются филателистами I а к же, как и те, кто собирает марки с изображением бабочек, паровозов или цветов. Это же относится и к тем, кто чисто автоматически заполняет альбом и стре­мится таким образом собрать все марки какой-то одной конкретной страны. Все они — коллекционеры марок; филателисты — это те, кто в первую очередь занимается исследованиями в области выпуска марок и истории почты. Все филателисты — коллекционеры в той или иной мере, однако коллекционер марок —это далеко не всегда филателист.

Когда отец умер, я совершенно не разбирался в мар­ках и, соответственно, в их ценности и поэтому пред­ставлял собой желанную добычу для мошенников раз­ного рода. Практически сразу после смерти отца, не со­блюдая элементарных приличий, нам стали звонить, в том числе и в дверь, «старые друзья по коллекциониро­ванию» со всех концов страны, предлагая свои услуги в связи с возможной реализацией марок. Другие выдавали себя за представителей иностранных торговцев и хотели посмотреть все, что было, чтобы предложить «действи­тельно высокую» цену. И все они очень торопились.

— Вам следовало бы все продать именно сейчас, используя хорошую конъюнктуру. Как раз сейчас наш шеф может предложить очень хорошую цену, но только если сделка будет заключена без промедления — после Нового года на мировом рынке ожидается падение цен.

Атмосфера, образно говоря, кишела ястребами и соколами, которые с нетерпением ждали момента, чтобы вонзить свои когти в легкую добычу. Но добыча не была такой легкой, как они полагали. Обычно сопутствующая мне удача не подвела меня и на этот раз. Один из на­стоящих друзей отца по коллекционированию, дирек­тор Ларе Экман, познакомил меня со своим другом, про­фессионально занимавшимся торговлей марками. Зна­комство с этим человеком обеспечило мне ту поддержку, которая была необходима, чтобы отражать назойливые атаки коллекционеров-халявщиков.

Нильс Крогерус и я подружились с самого начала знакомства, и чем лучше я узнавал его в течение нашего продолжительного сотрудничества, тем больше ценил его профессиональные знания, и —в первую очередь — его чисто человеческие качества. Нашей первой сов­местной задачей было отклонить предложения наиболее настойчивых «ястребов» и дать им понять, что никакой «распродажи» не ожидается ни сейчас, ни в будущем. Я хотел сначала разобраться в том, что мне досталось и лишь после этого продать то, что мне было не нужно. Так у меня постепенно проснулся интерес к коллекцио­нированию, и я стал понемногу собирать марки. Скоро я начал уже углубленно изучать марки и историю русской земской почты. В этой области филателии в Финляндии мне никто помочь не мог, и именно поэтому она меня так и привлекала.

Мой новый друг помогал мне, продавая на своих аук­ционах то, что не представляло для меня интереса, и благодаря этому, я смог выплатить оставшиеся после отца долги. Затем я уже с чистой совестью стал все больше времени уделять изучению филателии и чем дальше я заходил, тем больше очаровывал меня филате­листический мир. По прошествии лет уже и другие кол­лекционеры стали брать у меня консультации относи­тельно наиболее редких марок. Зарубежные коллекцио­неры и торговцы тоже интересовались моей точкой зре­ния и все чаще обращались ко мне со своими пробле­мами. Я же тем временем продолжал расширять свою коллекцию и записывать новый опыт — с тем, чтобы ког­да-нибудь в будущем издать монографию по той не­объятной области, которую представляет собой русская земская почта.

Весной 1979 года меня пригласили выступить с докладом в Королевском филателистическом Обществе в Лондоне. Более восьмидесяти членов Общества слу­шали доклад, в котором я знакомил их с условиями работы почты в одном из самых отдаленных районов у подножья Уральских гор. Я продемонстрировал боль­шое количество писем, отправленных по восьми почто­вым маршрутам. Это давало хорошее представление о трудностях, с которыми была связана доставка почты, и показывало, что возникшая по частной инициативе Зем­ская почта имела для населения колоссальное значение. Мой доклад охватывал лишь один из многочисленных районов, в которых такая вспомогательная почта обслу­живала население. Судя по тем умным и по существу заданным вопросам, на которые мне пришлось отвечать после первого доклада, аудитория, состоявшая, кстати, как из мужчин, так и из женщин, слушала меня очень внимательно, что было весьма приятно. Всякое хобби, которому отдаешься всем сердцем и душой, неизменно знакомит вас с родственными душами в других странах и среди таких новых знакомых часто встречаются очень приятные люди. Благодаря своему хобби я приобрел за границей немало близких друзей, которые приезжают ко мне в Финляндию и которых я тоже навещаю на их родине.

Несмотря на мою собирательскую одержимость и на исследовательскую работу в области филателии, меня никогда не интересовали выставки и уж менее всего награды, которые для многих коллекционеров являются самым важным. Поэтому я всегда отказываюсь выстав­лять свои марки — подготовительная работа перед любой большой выставкой отнимает много драгоценного вре­мени, которое я предпочитаю тратить на исследования.

Чтобы финансировать крупные выставки, обычно выпускают специальную марку, которая стоит доста­точно дорого и продается только вместе с входным билетом, причем ее цена включается в цену билета. Эту марку выпускают в ограниченном количестве, а остав­шиеся экземпляры после выставки уничтожаются.

Поздней осенью 1986 года, сразу же после моего воз­вращения с острова Пёртё, ко мне пришел один из моих друзей-филателистов Кай Хеллман и сообщил, что он назначен исполнительным директором готовящейся вы­ставки марок «Финляндия-88», открытие которой сос­тоится в июне 1988 года. Организационный комитет выставки вместе с его Вице-президентом Кристианом Сундманом и его заместителем Кари Рахяла по инициа­тиве Хеллмана решил предложить почтовому ведомству посвятить выставочную марку памяти моего отца в честь его двойных заслуг: как самого первого специалиста по финским маркам и как выдающегося филателиста, соб­равшего самую полную в истории коллекцию финских знаков почтовой оплаты. Кай хотел узнать мое отноше­ние к этому вопросу и в случае, если оно будет положи­тельным, получить мое согласие. Поскольку отец никогда не стремился к широкой известности, сначала я несколько колебался, но в конце концов решил, что если кто-то и заслужил это, то именно он. Поэтому я «благос­ловил» это начинание.

Дизайн блока в честь выставки, центральную часть которого занимала марка с портретом моего отца, был доверен Пентти Рахикайнену — лучшему художнику типографии, печатающей банкноты. С самого начала было ясно, что вокруг марки с портретом отца будет рас­положено несколько наиболее ценных раритетов из его филателистической коллекции, причем было также вы­сказано пожелание украсить обложку буклета, в кото­рую вкладывался блок с маркой, изображением какого-нибудь изделия Фаберже. Так как фирма была более всего известна своими пасхальными яйцами, решили, что именно они и должны украсить обложку буклета. Хорошо известные роскошные подарочные яйца, изго­товлявшиеся для царской семьи и бесчисленное коли­чество раз изображавшиеся в различных изданиях, с моей точки зрения не подходили для этой цели. Здесь нужно было что-то иное — тесно связанное с отцом и нашей семьей. Поэтому все согласились с моим предло­жением изобразить несколько принадлежавших моей матери пасхальных яиц, которые она в качестве укра­шения носила во время пасхальной недели и которые ей подарил отец. Как и ожидалось, Пентти Рахикайнен соз­дал изящную композицию, отразившую все наши поже­лания. Таким образом отец стал одним из первых в мире филателистом, удостоенным чести быть запечатленным на марке!

При таких обстоятельствах я почувствовал себя обя­занным принять любезное предложение руководства выставки и выставить в «Классе почета» часть моей исследовательской коллекции. У меня ушла целая весна на то, чтобы на специально заказанных листах располо­жить и описать часть коллекции, которую я счел нужным выставить. Когда все было готово, оказалось, что мои 346 листов с приложенной к ним большой сделанной мною картой были самым большим экспонатом выставки. Так как имя моего отца было неотделимо от ювелирной фирмы, организационный комитет выставки попросил Уллу Годенйельм устроить небольшую экспозицию изде­лий Фаберже. Она была показана в специальной «сокро­вищнице» рядом с портретом отца.

«Финляндия-88» была самой крупной международ­ной филателистической выставкой, когда-либо устраи­вавшейся в стране, и многочисленные иностранные участники и посетители весьма одобрительно отзыва­лись о ее прекрасной организации. Письма, которые я впоследствии получал из разных уголков мира, говорили о том, что иностранным гостям выставка понравилась и что они с удовольствием будут вспоминать те жаркие июньские дни, когда их принимали на выставке «Фин­ляндия-88».