Фаберже - о Филателии
2015-11-24 13:34:09, Рубрики:
ФИЛАТЕЛИЯ.РУ
В Книге О.А.Фаберже "Блестки", изданной на русском языке в 1994 году, есть несколько глав о филателии. Приводим их здесь.
Глава одиннадцатая
ВЕНСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ВЫСТАВКА ПОЧТОВЫХ МАРОК (ВИПА-ЗЗ)
Вскоре после нашего приезда в Финляндию, в 1927 году отец вернулся к своему основному хобби — филателии. Он восстановил контакты с финскими коллекционерами, которые ввели его в Филателистический союз Гельсингфорса. Там он познакомился с другими коллекционерами и с некоторыми торговцами марок. Когда постепенно стало известно, какие сокровища были в кол-лекции отца, его начали упрашивать хоть что-нибудь выставить на первой в стране выставке марок, которая должна была открыться в Констхаллен[1]10 ноября 1928 года. Отец, занятый устройством будущего своей семьи, сопротивлялся до последнего, но в конце концов, под все усиливающимся давлением, ему пришлось уступить и пообещать показать филателистическому миру хотя бы то, чего здесь раньше не видели. Итак, отец обещал участвовать в выставке, но вне конкурса. В результате выставленная отцом коллекция стала сенсацией, и ничем иным быть не могла.
В опубликованном в газете «Хювюдсталсбладет» от 16 ноября 1928 года отчете о выставке говорилось: «Из выставлявшихся вне конкурса филателистов конкурсное жюри отмечает прежде всего г-на Фаберже, из Гельсингфорса (стенды 48—59), чье чрезвычайно богатое собрание почтовых знаков и марок Финляндии вызвало редкое и вполне заслуженное внимание в связи с показанными на выставке ни с чем не сравнимыми и частично ранее неизвестными раритетами».
Я упоминаю этот эпизод только потому, что эта выставка стала прелюдией к участию отца в Венской международной выставке почтовых марок — ВИПА-33, кото-рая, в свою очередь, положила начало событиям, продолжавшимся семь лет и закончившимся в 1940 году тем, что мы уехали с острова Бренд.
В 1931 году мой отец оказался втянутым в очень неприятную историю, сильно подействовавшую ему на нервы. Члены Филателистического союза заметили, что в Гельсингфорсе появились финские марки со специальными гашениями, сделанными на пароходах, но оттиски штемпелей на этих марках были подделаны. Члены Филателистического союза стали следить за ними, и вскоре выяснилось, причем с наличием доказательств, что их подделывал и сбывал почетный член союза Рикард Гранберг! Однако Гранберга защищал председатель союза, и несмотря на стопроцентное разоблачение и на то, что большинство членов союза проголосовало за исключение Гранберга, его все-таки не исключили. Это стало явным перебором. Значительное число возмущенных коллекционеров вышло из союза и 4 декабря 1933 года основало Финский филателистический союз (ФФС). За три месяца число его членов с 47 увеличилось до 80 —главным образом за счет филателистов, вышедших из Филателистического союза в Гельсингфор-се. Все это время отец непримиримо боролся с жульничеством и несправедливостью и оказался в самом центре этих событий. Впоследствии он сделал несколько эскизов эмблемы союза.
В 1930 году отец побывал на филателистической выставке ИПОСТА в Берлине, где увидел, насколько бедно, даже на такой международной выставке, были представ-лены страны, составляющие его специализацию — Финляндия и Россия. После этого тем, кто занимался организацией выставок за границей, уже не составляло особого труда уговорить его.
Мой отец полностью отдавал себе отчет в том, что его коллекция уникальна, и что, если рассеять ее по всему свету, собрать ее потом воедино уже никогда не удастся — теперь мы знаем, насколько он был прав; поэтому он не хотел дробить свою коллекцию. Отец был уверен, что со временем ему удастся найти богатого человека, который захочет купить его собрание целиком, чтобы подарить его впоследствии какому-нибудь большому музею. Готовилась очередная крупная международная выставка — на этот раз в Австрии. Венская международная выставка почтовых марок (ВИПА) должна была открыться в Иванов день 1933 года. На ней отец хотел показать отдельные разделы своей коллекции — с тем, чтобы они попали на глаза потенциальному покупателю, готовому подарить коллекцию музею.
Антти Хакцелл, или Андрей Матвеевич, как мы его называли, сразу же после того, как мы приехали в Финляндию, дал отцу хороший совет:
— Агафон Карлович, вы должны при первой же возможности и как можно скорее продать вашу коллекцию марок, лучше всего на международном аукционе. Тогда у вас сразу появится приличный капитал, который, если вы его правильно поместите, обеспечит вам полную материальную независимость на всю жизнь. Для начала вы смогли бы снять подходящую квартиру в хорошем спокойном районе, жить там со всей вашей семьей и спокойно подыскать себе дом, который отвечал бы вашим запросам.
К этому здравому и практическому совету Антти Хацкелл вернулся еще раз на ВИПА-33, но и на этот раз услышан не был. Мой отец был полон решимости не трогать основное собрание до тех пор, пока ему не найдется место в большом музее. Желание это было нереалистичным, но решение отца было непоколебимо и яви-лось причиной всех экономических трудностей, поразивших затем нашу семью и походя поглотивших уникальную коллекцию, которую отец, идя на огромные жертвы, так упрямо пытался сохранить для филателистов будущего.
Подготовка к ВИПА-33: отбор марок, их размещение на специально заказанных листах и составление пояснительных текстов — все это требовало определенного времени. Пока велась соответствующая работа, отец начал зондировать почву относительно страхования предназначенных к выставке марок. Те суммы, которые называли разные страховые компании, заставили отца отказаться от самой мысли застраховать свои марки. Я не помню, кому пришла в голову мысль отвезти марки в Вену на собственном автомобиле — то есть под личным наблюдением — но идея нам очень понравилась. Юколе пришлось выступить в роли эксперта и заняться поисками подходящего транспортного средства — оно должно было быть достаточно просторным, чтобы вместить не только нас четверых и наш личный багаж, но и объемный чемодан с марками.
У Юколы ушло совсем немного времени, чтобы найти нужную нам машину, это был лимузин на семь человек, сегодня почти забытой марки «Хупмобиль».
В Берлине мы сделали непродолжительную остановку. Мы снова встретились с дядей Шурой, который поделился с нами тревожными подробностями о событиях, происходивших в политической жизни Германии. ....
Основные же события тем временем разворачивались на выставке. Как мы того и ожидали, выставленные отцом марки произвели в филателистическом мире сенсацию мирового уровня. Экспозиция «Россия», «Русский Левант», «Русская земская почта», «Царство Польское» и «Великое княжество Финляндское» содержали множество таких марок, о существовании которых до выставки совершенно ничего не было известно. Несколько выдающихся экспертов, среди них Эмилио Диена из Италии и Нильс Странделль из Швеции пришли к моему отцу с упреком, что он выставлялся вне конкурса.
— Если бы вы участвовали в конкурсе, Гран-При был бы вам обеспечен,— говорили они.
Другие держали при себе свои мысли по этому поводу. Представлявший Великобританию член жюри, сам коллекционер марок России и русской земской почты, позднее в своем обзоре выставки в журнале «Лондонский филателист» написал о моем отце следующее:
«... здесь были редчайшие марки русской земской почты. Ему удалось собрать почти все раритеты земской почты, а слияние многих приобретенных им коллекций, включая коллекцию Феррари, делает для него возможным во многих случаях показать три из четырех, или четыре из пяти известных экземпляров, что, разумеется, не может не вызывать чрезвычайное раздражение у всех тех, кто пытается собирать эти серии... (курсив автора).
Отнюдь не исключено, что развитию событий, которые начались перед нашим отъездом из Вены, в значительной степени способствовали именно те чувства, которые скрывались за этой формулировкой. То, что одним из двух основных действующих лиц был именно автор обзора, является достоверным фактом. Второй участник был его другом и членом того же жюри... К тому, о чем эти два англичанина договорились с моим отцом — в той степени, в которой мне это известно — а также к последствиям этой договоренности — я вернусь в главе «Покажи мизинец, а черт тебе всю руку отхватит».
Во время нашего пребывания в Вене мы постоянно ощущали напряжение, существовавшее тогда в отношениях между нацистской Германией и Австрией. Из Германии, например, на выставку приехало всего пятьдесят человек, в то время как ожидалось 5 тысяч. Нацистская Германия весьма эффективно саботировала выставку, издав декрет о том, что для поездки в Австрию в паспорте необходимо поставить немецкую визу. А стоила такая виза 1000 марок! Почувствовав «свежий» ветер, австрийские нацисты по примеру своих германских собратьев начали устраивать скандалы и ссоры при любом удобном случае. И хотя мы тогда этого еще не предполагали, австрийская трагедия уже началась.
Когда выставка закончилась, нам пора было подумать о возвращении домой. Приведенный ниже случай, произошедший за несколько дней до запланированного нами отъезда, показывает, насколько нестабильной была в то время обстановка в Австрии и насколько неуверенно чувствовала себя пресса в свете развития событий в Германии. Утренняя газета опубликовала сенсационную новость; к сожалению, сейчас я уже не помню подробностей той сбивающей с толку статьи, но заголовок, набранный крупным шрифтом через всю первую полосу, и сегодня стоит у меня перед глазами:
«Геринг и Геббельс арестовали Гитлера»
Разумный представитель современного общества посчитает, вероятно, что смешно придавать какое-либо значение таким сенсационным заголовкам, но политические события в Германии уже произошедшие в том году, научили нас, что в стране, где большинство членов парламента сами выскочили из своих седел, и где канцлер государства не считает нужным держать данное им слово, возможны любые неожиданности. Поскольку наше путешествие домой было спланировано через Берлин, отца эта статья очень обеспокоила, и он отправил своему старому другу Александру Плейту телеграмму следующего содержания:
«Что если Олег приедет в четверг?» Оба знали, о чем идет речь, и в тот же день вечером пришел успокоивший нас ответ.
«С радостью примем Олега в четверг».
Это значило, что мы могли выезжать в Берлин. Позже никто не мог объяснить, откуда взялась эта газетная утка, но время было такое, что возможно было все, что угодно, и лучше было перестраховаться, чем проявить недостаточную осторожность. Мои родители, пережившие бурные события революции, не хотели снова оказаться в подобной ситуации. Ведь стал же мир всего год спустя свидетелем кровавой расправы Гитлера, учиненной им над своим дружком Ремом и его отрядами СА.
Когда мы приехали в Берлин, дядя Шура попросил нас задержаться на один день — он хотел показать нам, как он выразился, «спектакль», и мы остались. Спектакль начался на окраине города в Трептове на берегу небольшой реки Шпрее. Мы пришли туда в сумерках и увидели, что множество людей собралось на берегу. В многочисленных киосках продавали лакомства, фрукты, кофе, табак, прохладительные напитки и, конечно же, пиво. На середине реки на равном расстоянии друг от друга стояло на якоре несколько больших темных барж. Повсюду царил дух ожидания. Люди группами или семьями ходили по дорожкам, негромко разговаривая, и даже дети не слишком шумели. Я подошел к дяде Шуре и спросил:
— А зачем мы пришли сюда? И чего ждем?
Он улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу:
— Еще немного терпения, и ты все увидишь!
Сумерки все сгущались, и баржи на реке уже казались темными призраками. Дядя Шура взглянул на часы и повернулся ко мне:
— Приготовься, сейчас начнется!
Не успел он произнести последнее слово, как нам показалось, что вся река сплошной дымовой стеной стала подниматься в небо. В следующее мгновение тишина взорвалась оглушительным грохотом и сотни ракет раскололи темно-синее небо. За одной ракетой ввысь взмывала другая, третья, потом еще и еще, казалось, им нет конца. Грохот не стихал ни на секунду и перекрывал все остальные звуки. Пока звезды разных цветов заполняли небо, со всех барж одновременно взмывали бесчисленные огненные солнца, и множество дымящихся бенгальских огней придавало фейерверку фантастическое и какое-то потустороннее обрамление. Я не решаюсь сказать, сколько все это длилось —мне казалось, что целую вечность. Постепенно все стихло. Только бенгальские огни продолжали освещать место действия, но вскоре один за другим погасли и они. На берегу воцарилась казавшаяся странной тишина, и над нами медленно ползли вперед густые облака черного порохового дыма, словно над полем битвы. Постепенно послышались голоса, люди заговорили сначала тихо и робко, потом все громче и веселее. Предварительно развешанные электрические лампочки теперь зажглись и осветили дорогу возвращающимся домой людям. Я стал богаче еще на одно впечатление.
Глава четырнадцатая
«ПОКАЖИ МИЗИНЕЦ, А ЧЕРТ ТЕБЕ ВСЮ РУКУ ОТХВАТИТ»
Когда мой отец, прожив десять лет под гнетом коммунистической диктатуры, очутился, наконец, в свободном мире, он хотел как можно скорее начать достойное человека существование на том уровне, который отвечал его привычкам и образу жизни. Однако, если человек проведет в угнетающей темноте слишком долгое время и потом вдруг попадет на вселяющий надежду теплый солнечный свет, очень часто бывает, что в погоне за счастьем он слишком спешит или легко переходит к крайностям.
Вместо того, чтобы с самого начала продать свои наиболее редкие марки и другие ценные вещи и создать таким образом надежный капитал, который, в свою очередь, смог бы постепенно обеспечить и все остальное, мой отец, к сожалению, начал не с того конца. Конечно, продав второстепенную часть своей коллекции, он мог первое время оплачивать наше пребывание в Финляндии и даже купить дом на острове Бренд. Но впоследствии ему пришлось занимать деньги у друзей и заложить остальные марки. Этот роковой шаг, предпринятый им в связи с покупкой дома и со временем все более подрывавший его финансы, повлек за собой цепную реакцию — получение ссуды и предоставление в залог недвижимого имущества; от этих долговых обязательств он так и не смог избавиться до самой смерти. Вне всякого сомнения, напряжение, которому подвергало отца наше неустойчивое материальное положение, пошатнуло его здоровье и в итоге привело к преждевременной смерти.
Суммы, с которыми приходилось иметь дело отцу, были отнюдь не маленькими. Помимо непосредственных расходов, связанных с нашим проживанием в семнадца-тикомнатном доме, были еще и необоснованно высокие сборы, которыми обложили отца налоговые власти острова Бренд. Кроме того, помимо незаменимого Юколы, в ведомости на выдачу зарплаты появились также кухарка и горничная, а заодно и два или три каменщика, которые вели непрерывные работы по обустройству нашего участка. Сюда же относились и случайные расходы — например, гонорары художнику, который в старом боярском стиле расписал потолок в комнате для отдыха мамы на третьем этаже, и молодому филателисту, который компоновал из марок отца экспозиции, затем выставлявшиеся на Международной выставке почтовых марок «ВИПА-33». Все эти атраты, иногда необходимые, а часто и не слишком необходимые, значительно перегружали статью расходов.
И без особых объяснений понятно, что пруд, из которого вытекал этот бурный поток, не был неиссякаемым, и что поставить запруду было бы значительно проще, чем постоянно наполнять его. Все это очень напоминало сегодняшнюю финансовую и налоговую политику Финляндии: снижение расходов не рассматривается как необходимая мера, и вместо того, чтобы на чем-то сэкономить, у нас постоянно ищут дополнительных доходов. К сожалению, отец обладал уводившим от реальности качеством — закрывать глаза на неприятности и не позволять им оказывать какое-либо влияние на будничную жизнь, по крайней мере с внешней стороны. Когда он предполагал, что в письме могут содержаться неприятные известия или счет на большую сумму, который он не смог бы сразу же оплатить, он просто не вскрывал такое письмо! После его смерти я уже сам вскрывал подобные письма, некоторые из них были датированы 1930 годом! Но во всех критических ситуациях отец всегда сохранял способность хорошо и крепко спать и никогда не страдал от бессонницы, а если он ощущал потребность во сне, то всегда мог пойти и поспать именно столько, сколько ему было необходимо. Несмотря на предпринимаемые им меры, в конце концов отец утратил возможность контролировать положение — долги накапливались и вскоре поглотили его с головой.
Наделенный различными творческими способностями и одаренный живой и разносторонней фантазией, отец был неспособен вникать в грубую прозу будней. Часто он был беспомощен перед юридическими и финансовыми вопросами и в то же время не желал слушать грамотных советов друзей. Он все хотел решать сам и обращался к разным адвокатам, которые за высокие гонорары «решали» его финансовые проблемы в пользу собственных карманов.
Первым из них был некий Теодор Брюн, контора которого находилась на втором этаже дома на углу Сёдра Эспланаден и Фабиангатан. Когда стало известно о его растратах, мы заявили в полицию и получили ордер на его арест с предписанием о невыезде за пределы страны. Но, как оказалось, похищенных им денег хватило не только на то, чтобы впоследствии обеспечить ему беззаботное существование в Аргентине, но и на то, чтобы нажать на все необходимые рычаги, для того, чтобы власти закрыли глаза на отъезд преступника из страны.
После этой истории наши адвокаты сменяли друг друга в довольно-таки бодром темпе — они чуть ли не выстраивались в очередь, чтобы постараться исправить упущения предшественника и одновременно обеспечить себе кусок сладкого пирога. Так как отец не особенно распространялся о своих делах, те сведения, что я смог собрать, к сожалению, очень фрагментарны. Главным талантом всех этих профессиональных крючкотворов была способность составлять длинные, хорошо детализированные счета, где указывались все их бесчисленные и чрезвычайно дорогие услуги, которые никогда не давали какого-либо ощутимого результата. Другой общей чертой было упорное нежелание предпринимать какие-либо меры против своего преступного коллеги. Среди многих упоминавшихся тогда имен я помню некого профессора Германа Фридмана, который, как ожидалось, сможет справиться с Брюном. Затем в течение долгого времени на первых ролях Адвокатского бюро Гельсингфорса был некий стряпчий Лахонен.
Непоколебимое решение отца не трогать свою основную коллекцию до тех пор, пока она не будет целиком куплена и затем подарена в какой-нибудь большой музей, а также его слепая вера в то, что это произойдет в ближайшем будущем, заставляло его из года в год — любыми средствами — удерживаться от разорения коллекции в ожидании того, что со дня на день желанный выход освободит его от всех материальных проблем. А тем временем адвокаты радовались, что нашли человека, который в ответ на их туманные обещания позволял себя доить.
Я уже упоминал, что на Международной венской выставке произошло некое значительное событие. Увидев, какие уникальные сокровища входят в коллекцию отца, два английских филателиста, о которых я также говорил, предложили предоставить отцу значительный заем под его коллекцию, которая, соответственно, должна была храниться в Лондоне. Таким образом, когда мы приехали домой из Вены, марки отца в Финляндию уже не вернулись. На ВИПА все вместе они были представлены в последний раз. Затем они стали объектом спекуляций, которые рассеяли их по всему миру.
После того, как коллекция была отправлена в Лондон, наша жизнь на острове Бренд с финансовой точки зрения приобрела некоторую стабильность. Мы смогли выплатить кое-какие ранее взятые займы, вновь велись строительные работы на участке, оживилась светская жизнь. Единственно, что омрачало наше довольно-таки идиллическое существование, были высокие проценты по лондонскому займу и нацистские веяния, о которых я рассказал в главе о школе. Каждый год мы с нетерпением ждали лета, чтобы отправиться на остров Пёртё, и жизнь наша в общем и целом текла приятно и без особых волнений. Когда сегодня мы с Эдгаром вспоминаем те предвоенные годы —вторую половину 30-х —мы единодушны во мнении, что это была самая счастливая пора нашей жизни.
Я не знаю, на каких условиях был предоставлен лондонский заем, но сразу же после того, как война затруднила, а вскоре сделала и вовсе невозможной связь через границы, заем нужно было возвращать. Безрезультатные попытки собрать сумму, необходимую для выплаты займа, делались, в том числе, и с помощью людей, ездивших за границу — с ними отправлялись ценные вещи, которые они должны были там продать. То, что в этой связи людям, которые оказались недостойны доверия отца, препоручались чрезвычайно дорогие вещи, говорит о том, как легко было его обмануть и как отчаянно он пытался спасти свою основную коллекцию. Этой дорогой ушли четыре скрипки отца во главе со скрипкой Гварнери и мамино большое жемчужное ожерелье, жемчужины которого были размером с горошину. Из всех ценностей, таким образом уплывших из нашего дома, я больше всего жалею о восьми фигурках Фаберже, представлявших русские типажи. Они долгое время стояли на бюро в розовой гостиной, и я помню их очень хорошо: боярин, кучер, полицейский, солдат на посту, лесник, проверяющий, остро ли заточен у него топор, дворник в переднике и с метлой, возвращающаяся из бани женщина, несущая веник, и, наконец, лучшая из всех фигурка — пьяный танцующий крестьянин Они исчезли навсегда —так же, как и некий господин Марчук, которому доверили эти уникальные фигурки, чтобы он продал их в Америке ради спасения коллекции. Единственное, что мы услышали о нем после войны, это то, что в Нью-Йорке он открыл свой собственный антикварный магазин!
Уже объявленные в Лондоне аукционы марок откладывались, очевидно, в ожидании денег из Америки, но когда оттуда ничего не поступило, коллекция отца пошла с молотка. За исключением нескольких человек, которые смогли попасть в Англию несмотря на войну, все покупатели были англичанами. Ценнейшие марки уходили по стартовой цене, и не по одной, а блоками. Самым интересным было то, что английский дворянин, который в своем обзоре «ВИПА-33» злился, что у отца было слишком много раритетов русской земской почты, теперь приобрел некоторые из них за сущий бесценок!
Так мой отец остался без своей коллекции и без довольно-таки ценной части остального нашего имущества, утраченной в бесплодных попытках спасти марки. К этому времени и наш дом, и его антикварная обстановка были заложены и спасти их никакой возможности не было. В течение Зимней войны мы пока еще жили в доме, но весной 1940 года нам пришлось уехать с острова Бренд. После продажи дома распорядители имущества хранили антикварную мебель на сыром складе и те, кто ее там видел, рассказывали, что перламутровая инкрустация китайских шкафов черного дерева частично вывалилась уже тогда...
Если попытаться найти во всех этих событиях хоть какой-то положительный момент, то мы могли бы радоваться, что избежали принудительного подселения, которое очень скоро бы стало для нас реальностью. Господа из муниципалитета почему-то всегда нас недолюбливали и, наверняка, проявили бы чрезвычайное усердие, чтобы наполнить наш трехэтажный дом как можно менее подходящими квартирантами. Мы всего этого избежали. На некоторое время в доме остался лишь Юкола.
В связи со всей этой длинной историей множество вопросов осталось без ответа и по сей день. Но и через много лет после описанных событий эта тема оставалась для отца очень болезненной, и поэтому я никогда ни о чем его не спрашивал —и, думаю, поступал правильно.
Глава восемнадцатая И ВСЕ ЖЕ ФИЛАТЕЛИЯ
В детстве я несколько раз позволял проявиться умеренному желанию собирать марки. Для меня это было не всепоглощающей и не знающей преград страстью, а скорее живущей в большинстве мальчишеских душ потребностью собирать вообще, которой надо было дать выход. Казалось бы, что мне, чей отец был филателистом мирового уровня, наиболее естественным было бы направить свою потребность на коллекционирование марок. Однако, у отца было совсем другое мнение. Он начал собирать марки уже в девятилетнем возрасте и с тех пор успел приобрести тот значительный опыт, без которого не может быть настоящего филателиста.
Живя в России, отец собирал многие интересные предметы и помимо марок, и стал, таким образом, выдающимся специалистом в разных областях коллекционирования. Здесь его интересы лежали в разных сферах — он собирал драгоценные камни, иконы, ковры, гобелены, картины, гравюры, фарфор, часы, табакерки, серебро, медали и многое другое. Особый интерес он испытывал ко всему, имеющему отношение к Востоку. В его коллекцию будд входило более 300 фигурок, причем самый маленький будда был выточен из рисинки и находился в футляре, сделанном из кожицы этой рисинки и открывавшемся на шарнире! Коллекция цуб (Цуба — наиболее примечательная в декоративномотношении деталь японского боевого меча; предназначена для прикрытия руки и соответствует европейской гарде. Цубы, обычно имеющие вид круглой или овальной пластины с узкими прорезями в центре, с XIII века украшались в технике ажурной резьбы, насечки, инкрустации) состояла из более чем 600 экземпляров, не намного от нее отставала и коллекция нэцке (Нэцке — предмет украшения традиционного японского костюма, представляющий выточенный из кости, камня или дерева фигурный брелок, к которому прикреплялись различные мелкие предметы бытового обихода). Китайская бронза и вазы тоже относились к предметам, которые он очень любил. Неудивительно, что его дом в Левашове искусствоведы называли «маленьким Эрмитажем»! Большую часть сокровищ отца украли большевики, причем некоторые вещи появлялись впоследствии на аукционах за границей, в то время, как очень многое было просто-напросто уничтожено, когда грабили дом. Такое явление может и повториться, если к власти придут малокультурные полууголовные элементы.
Поскольку тяга к коллекционированию передалась мне по наследству, я не мог ничего не собирать и первой моей настоящей коллекцией стала коллекция этикеток от спичечных коробков. Но если речь заходила о марках, отец обычно говорил:
— Никогда не начинай собирать марки, сынок! Это как бездонное болото, которое со страшной силой засасывает тебя — из пего ты уже не выберешься никогда!
Насколько он оказался прав, я убедился лишь позднее. Чтобы отвлечь мое внимание от марок, отец купил и подарил мне хорошую коллекцию финских монет — с тем, чтобы я продолжал собирать их и дальше. В то время нумизматикой увлекалось не очень много людей, и цены, соответственно, были не слишком высоки. Но когда стал приближаться 1964 год, все вдруг вспомнили, что марке и пенни исполняется 100 лет и началась настоящая охота за банкнотами и монетами прошлых лет. Сразу же каждый уважающий себя банк захотел иметь коллекцию монет, в погоне за коллекционным материалом наперегонки устремились нумизматы и торговцы монетами, и цены со скоростью ракеты вознеслись под небеса и скрылись за облаками. Возник и на долгие годы завоевал прочные позиции нумизматический рынок. Поскольку к этому времени я давно уже перестал активно собирать монеты и практически никакой радости от своей статичной коллекции не получал, я решил воспользоваться хорошей конъюнктурой и продать то, что успел собрать. За наиболее редкие монеты я получил просто фантастические суммы. В качестве любопытного примера могу упомянуть, что на деньги, которые мне заплатили за монету номиналом в 50 пенни, я смог купить отличный катер с мощным двигателем и множеством дополнительных приспособлений. Когда меня спрашивают, сколько стоит мой катер и в ответ слышат: «50 пенни», все почему-то думают, что я их разыгрываю.
Но позвольте мне вернуться к филателии. Ко времени смерти отца, основные его коллекции давно уже перешли в чужие руки, но многое из того, что у него еще оставалось, в глазах обычных коллекционеров выглядело необычайно привлекательным и заслуживающим непосредственного внимания. За одну ночь я оказался владельцем множества марок и конвертов, не обладая при этом необходимыми знаниями. В течение большой части своей предшествующей жизни я полагал, что одного филателиста в семье более чем достаточно, отец также никоим образом не поощрял мое коллекционирование марок и уж совершенно не стремился видеть во мне филателиста. Для непосвященных я хотел бы определить здесь слово «филателист», которое зачастую употребляется совершенно неправильно. Школьник или тетя Эмма, у которых есть альбом с марками и которые регулярно вклеивают в него каждую только что выпущенную марку, отнюдь не являются филателистами I а к же, как и те, кто собирает марки с изображением бабочек, паровозов или цветов. Это же относится и к тем, кто чисто автоматически заполняет альбом и стремится таким образом собрать все марки какой-то одной конкретной страны. Все они — коллекционеры марок; филателисты — это те, кто в первую очередь занимается исследованиями в области выпуска марок и истории почты. Все филателисты — коллекционеры в той или иной мере, однако коллекционер марок —это далеко не всегда филателист.
Когда отец умер, я совершенно не разбирался в марках и, соответственно, в их ценности и поэтому представлял собой желанную добычу для мошенников разного рода. Практически сразу после смерти отца, не соблюдая элементарных приличий, нам стали звонить, в том числе и в дверь, «старые друзья по коллекционированию» со всех концов страны, предлагая свои услуги в связи с возможной реализацией марок. Другие выдавали себя за представителей иностранных торговцев и хотели посмотреть все, что было, чтобы предложить «действительно высокую» цену. И все они очень торопились.
— Вам следовало бы все продать именно сейчас, используя хорошую конъюнктуру. Как раз сейчас наш шеф может предложить очень хорошую цену, но только если сделка будет заключена без промедления — после Нового года на мировом рынке ожидается падение цен.
Атмосфера, образно говоря, кишела ястребами и соколами, которые с нетерпением ждали момента, чтобы вонзить свои когти в легкую добычу. Но добыча не была такой легкой, как они полагали. Обычно сопутствующая мне удача не подвела меня и на этот раз. Один из настоящих друзей отца по коллекционированию, директор Ларе Экман, познакомил меня со своим другом, профессионально занимавшимся торговлей марками. Знакомство с этим человеком обеспечило мне ту поддержку, которая была необходима, чтобы отражать назойливые атаки коллекционеров-халявщиков.
Нильс Крогерус и я подружились с самого начала знакомства, и чем лучше я узнавал его в течение нашего продолжительного сотрудничества, тем больше ценил его профессиональные знания, и —в первую очередь — его чисто человеческие качества. Нашей первой совместной задачей было отклонить предложения наиболее настойчивых «ястребов» и дать им понять, что никакой «распродажи» не ожидается ни сейчас, ни в будущем. Я хотел сначала разобраться в том, что мне досталось и лишь после этого продать то, что мне было не нужно. Так у меня постепенно проснулся интерес к коллекционированию, и я стал понемногу собирать марки. Скоро я начал уже углубленно изучать марки и историю русской земской почты. В этой области филателии в Финляндии мне никто помочь не мог, и именно поэтому она меня так и привлекала.
Мой новый друг помогал мне, продавая на своих аукционах то, что не представляло для меня интереса, и благодаря этому, я смог выплатить оставшиеся после отца долги. Затем я уже с чистой совестью стал все больше времени уделять изучению филателии и чем дальше я заходил, тем больше очаровывал меня филателистический мир. По прошествии лет уже и другие коллекционеры стали брать у меня консультации относительно наиболее редких марок. Зарубежные коллекционеры и торговцы тоже интересовались моей точкой зрения и все чаще обращались ко мне со своими проблемами. Я же тем временем продолжал расширять свою коллекцию и записывать новый опыт — с тем, чтобы когда-нибудь в будущем издать монографию по той необъятной области, которую представляет собой русская земская почта.
Весной 1979 года меня пригласили выступить с докладом в Королевском филателистическом Обществе в Лондоне. Более восьмидесяти членов Общества слушали доклад, в котором я знакомил их с условиями работы почты в одном из самых отдаленных районов у подножья Уральских гор. Я продемонстрировал большое количество писем, отправленных по восьми почтовым маршрутам. Это давало хорошее представление о трудностях, с которыми была связана доставка почты, и показывало, что возникшая по частной инициативе Земская почта имела для населения колоссальное значение. Мой доклад охватывал лишь один из многочисленных районов, в которых такая вспомогательная почта обслуживала население. Судя по тем умным и по существу заданным вопросам, на которые мне пришлось отвечать после первого доклада, аудитория, состоявшая, кстати, как из мужчин, так и из женщин, слушала меня очень внимательно, что было весьма приятно. Всякое хобби, которому отдаешься всем сердцем и душой, неизменно знакомит вас с родственными душами в других странах и среди таких новых знакомых часто встречаются очень приятные люди. Благодаря своему хобби я приобрел за границей немало близких друзей, которые приезжают ко мне в Финляндию и которых я тоже навещаю на их родине.
Несмотря на мою собирательскую одержимость и на исследовательскую работу в области филателии, меня никогда не интересовали выставки и уж менее всего награды, которые для многих коллекционеров являются самым важным. Поэтому я всегда отказываюсь выставлять свои марки — подготовительная работа перед любой большой выставкой отнимает много драгоценного времени, которое я предпочитаю тратить на исследования.
Чтобы финансировать крупные выставки, обычно выпускают специальную марку, которая стоит достаточно дорого и продается только вместе с входным билетом, причем ее цена включается в цену билета. Эту марку выпускают в ограниченном количестве, а оставшиеся экземпляры после выставки уничтожаются.
Поздней осенью 1986 года, сразу же после моего возвращения с острова Пёртё, ко мне пришел один из моих друзей-филателистов Кай Хеллман и сообщил, что он назначен исполнительным директором готовящейся выставки марок «Финляндия-88», открытие которой состоится в июне 1988 года. Организационный комитет выставки вместе с его Вице-президентом Кристианом Сундманом и его заместителем Кари Рахяла по инициативе Хеллмана решил предложить почтовому ведомству посвятить выставочную марку памяти моего отца в честь его двойных заслуг: как самого первого специалиста по финским маркам и как выдающегося филателиста, собравшего самую полную в истории коллекцию финских знаков почтовой оплаты. Кай хотел узнать мое отношение к этому вопросу и в случае, если оно будет положительным, получить мое согласие. Поскольку отец никогда не стремился к широкой известности, сначала я несколько колебался, но в конце концов решил, что если кто-то и заслужил это, то именно он. Поэтому я «благословил» это начинание.
Дизайн блока в честь выставки, центральную часть которого занимала марка с портретом моего отца, был доверен Пентти Рахикайнену — лучшему художнику типографии, печатающей банкноты. С самого начала было ясно, что вокруг марки с портретом отца будет расположено несколько наиболее ценных раритетов из его филателистической коллекции, причем было также высказано пожелание украсить обложку буклета, в которую вкладывался блок с маркой, изображением какого-нибудь изделия Фаберже. Так как фирма была более всего известна своими пасхальными яйцами, решили, что именно они и должны украсить обложку буклета. Хорошо известные роскошные подарочные яйца, изготовлявшиеся для царской семьи и бесчисленное количество раз изображавшиеся в различных изданиях, с моей точки зрения не подходили для этой цели. Здесь нужно было что-то иное — тесно связанное с отцом и нашей семьей. Поэтому все согласились с моим предложением изобразить несколько принадлежавших моей матери пасхальных яиц, которые она в качестве украшения носила во время пасхальной недели и которые ей подарил отец. Как и ожидалось, Пентти Рахикайнен создал изящную композицию, отразившую все наши пожелания. Таким образом отец стал одним из первых в мире филателистом, удостоенным чести быть запечатленным на марке!
При таких обстоятельствах я почувствовал себя обязанным принять любезное предложение руководства выставки и выставить в «Классе почета» часть моей исследовательской коллекции. У меня ушла целая весна на то, чтобы на специально заказанных листах расположить и описать часть коллекции, которую я счел нужным выставить. Когда все было готово, оказалось, что мои 346 листов с приложенной к ним большой сделанной мною картой были самым большим экспонатом выставки. Так как имя моего отца было неотделимо от ювелирной фирмы, организационный комитет выставки попросил Уллу Годенйельм устроить небольшую экспозицию изделий Фаберже. Она была показана в специальной «сокровищнице» рядом с портретом отца.
«Финляндия-88» была самой крупной международной филателистической выставкой, когда-либо устраивавшейся в стране, и многочисленные иностранные участники и посетители весьма одобрительно отзывались о ее прекрасной организации. Письма, которые я впоследствии получал из разных уголков мира, говорили о том, что иностранным гостям выставка понравилась и что они с удовольствием будут вспоминать те жаркие июньские дни, когда их принимали на выставке «Финляндия-88».